Последние десять лет своей жизни Александр Вертинский прожил в квартире на Тверской. Его вдова Лидия Вертинская рассказала о том, как они налаживали свой быт после возвращения в Советскую Россию из эмиграции.
До того, как мы с Александром Николаевичем переехали в квартиру на Тверской, повода обсуждать с ним его представления об интерьере у нас просто не было. В 1920 году Вертинский уехал из России, и следующие двадцать пять лет провел в гастрольных поездках, а такая жизнь мало располагала к обустройству быта.
Лидия Вертинская с внуком Степаном Михалковым и дочерью Анастасией Вертинской в кабинете. Здесь все осталось так, как было при Александре Николаевиче, кроме фотографий на стенах.
Правда, в Париже он женился на Рахили Яковлевне Потоцкой, но, насколько я знаю по рассказам Вертинского, у них был этакий “европейский” брак – у каждого была своя жизнь, и домом они не особенно интересовались. А тут, когда у нас дети появились – сначала Машенька, потом Настенька, – Александру Николаевичу захотелось иметь настоящий дом и обустроенный быт. Но в Советской России, куда он так рвался, с этим было как раз непросто.
Начались наши московские скитания. Сразу по приезде в 1943 году мы поселились в “Метрополе” и прожили там целых три года. Уезжая на лето, мы оставляли в номере свои вещи, а осенью возвращались, и нам предоставляли тот же 383-й номер на третьем этаже. Номер был прекрасный – большая комната с застекленным эркером, альков с кроватями, прихожая и все удобства, даже горячая вода. И все это в военное время! Я была поражена и обрадована.
Фотография Вертинского сделана в его кабинете на Тверской в середине 1940-х.
А потом нам дали трехкомнатную квартиру на первом этаже двухэтажного дома на Хорошевском шоссе, из тех, что построили пленные немцы. Мало того, что там была кирпичная печь, которую приходилось топить дровами, так еще и окна выходили на Ваганьковское кладбище. В общем, мы сразу начали искать варианты обмена. Некая женщина из Всесоюзного театрального общества, занимавшаяся жилищными вопросами, довольно быстро нашла нам квартиру на Тверской – там жила вдова наркома просвещения Свидерского с дочерьми, они не ладили между собой и хотели разъехаться.
Одна из дочерей Свидерского была скульптором, и у нее стояли ведра с засохшей глиной. Глина эта буквально окаменела, ее нельзя было ни развести водой, ни разбить. Но она требовала, чтобы эти ведра перевезли на Хорошевское шоссе. Мы тогда наняли обслуживающий персонал “Метрополя” носить вещи при переезде. Надо было видеть, как швейцары из “Метрополя” перетаскивали эти ведра в грузовик!
Александр Вертинский в костюме Черного Пьеро в 1918 году. В этом образе он выступал в Москве после Первой мировой войны.
Вторая дочь Свидерского, кстати, долго еще жила в нашей маленькой комнате, которая потом стала детской, – похоже, ей понравилось, и она никак не хотела переезжать. Съехала она только после того, как мы купили ей комнату в хорошем доме за Ленинской библиотекой, а Александр Николаевич дал ей еще пять тысяч рублей.
Что было в этой квартире на Тверской, когда мы сюда въехали, вы просто представить себе не можете! Все Свидерские были дряхлыми старухами и не могли выводить гулять кошку и собачку, которые у них жили. Поэтому в углу нынешнего кабинета – прямо на том месте, где сейчас стоит круглый стол, – была куча песка, куда кошка и собака ходили в туалет. Сколько времени мы выскребали грязь из этого угла!
Александр Вертинский в Москве в 1920 году, незадолго до того, как он покинул Россию с врангелевской эвакуацией.
Потолок был весь черный и протекал. С годами я смирилась с тем, что в кабинете Вертинского каждую зиму протекает потолок и в комнате стоят ведра и тазы для капающей воды. Выяснилось, что в углу крыши над нашей квартирой, словно в корыте, накапливался снег, и при таянии вода лилась через чердак на наш потолок. Помню, мы пригласили гостей, а перед их приходом потеплело и потекло с потолка. Срочно поставили ведра – не отменять же праздник! Никогда не забуду, как граф Алексей Алексеевич Игнатьев, генерал, представлявший Российскую империю до революции за границей, элегантно обходил ведра, где булькала вода, будто это кусты роз в Версальском саду.
Лидия и Александр Вертинские на даче в поселке Отдых, 1952 год.
Мы пережили несколько ремонтов. Сначала поменяли двери. Заложили одно из окон в кабинете – некуда было ставить книги, и плотники соорудили нам на месте окна встроенный шкаф. Хотели сразу поклеить новые обои, но не вышло – тогда их было не достать. Зеленые обои появились позже – Александру Николаевичу нравилось, как выглядит мебель из красного дерева на зеленом фоне.
Большую часть мебели Вертинский выбрал сам – он обожал красивые вещи. Покупал он ее в основном в Ленинграде во время гастролей – в Москве публика была побогаче и всю мало-мальски стоящую мебель из комиссионок моментально раскупали, а в Питере можно было успеть схватить что-то интересное. В Ленинграде он купил горку для кабинета, диван и прекрасный ковер. Диван и кресла мы обтянули бывшими портьерами – долго искали ткань для обтяжки, да так и не нашли, сняли занавески и перетянули мебель.
Лидия Вертинская в начале 1940-х годов, Шанхай.
Тот ковер после смерти Александра Николаевича мне пришлось продать, надо было на что-то жить. Он всегда страшно за нас волновался и настаивал на том, чтобы я училась. Говорил: “Меня не станет, и как ты будешь жить?” В 1955 году я окончила Суриковский институт и сначала совсем ничего не зарабатывала. Было тяжело – после смерти Александра Николаевича я должна была содержать семью. Но потом я занялась лино-гравюрой, мои тиражи стали печатать, и деньги наконец появились.
Внучка Лидии Вертинской Дарья Хмельницкая и правнучка Лидии, Александра Михалкова (дочь Степана Михалкова) в кабинете Вертинского.
Огромный письменный стол Вертинский тоже купил в Ленинграде. Он всегда останавливался в “Астории”, а после завтрака любил пройтись по городу. И однажды он забрел в огромный комиссионный магазин на Невском. И вдруг увидел там этот стол! Он бросился к заведующему, чтобы стол выписать. А ему говорят: “Заведующего нет, он уехал к нашему постоянному клиенту, который просит оставлять для него хорошие вещи”. Тогда Вертинский побежал в “Асторию” за деньгами, вернулся в магазин и оплатил стол. Когда приехали заведующий и покупатель и узнали, что стол продали Вертинскому, разразился страшный скандал. Обиженный клиент кричал и топал ногами. Квартиры у нас тогда не было, поэтому Александр Николаевич договорился, чтобы стол постоял где-то за кулисами. Там он пробыл несколько лет, после чего его перевезли в Москву. Вертинский всегда за ним работал. На столе при этом обязательно стояли стакан крепкого чая и рюмочка коньяка и лежала пачка Camel.
Кабинет Александра Вертинского в квартире на Тверской. Когда певец приезжал с гастролей, его дочери Марианна и Анастасия усаживались на диване, и Вертинский читал им сказки Андерсена. Над диваном — работа Лидии Вертинской: она написала мужа и “доченек” за этим занятием.
Все вещи остались на тех же местах, что и при Вертинском, только фотографий на стенах тогда не было. Я не могу удержаться – как только нахожу интересную фотографию, сразу вешаю на стену. Когда-то здесь стоял чудесный рояль. Александру Николаевичу пришло письмо, что в Зал Чайковского сгрузили партию трофейных инструментов из Германии. Вертинский купил отличный рояль, вызвал настройщика – он очень хотел, чтобы девочки занимались музыкой. Но они ни в какую не хотели играть, и вскоре мы рояль продали.
Из окон кабинета виден Елисеевский гастроном. Вертинский сочинил для “доченек” Марианны и Анастасии историю про кота Клофедона, который работал в Елисеевском в мясном отделе — кот проворовался, и его судил общественный суд. Почти всю мебель для кабинета Вертинский покупал в Ленинграде.
Гостей принимали тут же, в кабинете. К нам приходила вся тогдашняя театральная и музыкальная богема – Лемешев, Рина Зеленая, Качалов, Марецкая. Очень мы были дружны с Богословскими. Хохот во время этих застолий не смолкал – Александр Николаевич был удивительным рассказчиком. Застолья в те времена были голодными, но моя мама, которая жила вместе с нами, потрясающе готовила и как-то умудрялась стряпать грузинские, тибетские и сибирские блюда.
Спальня. Кровать-ладью Лидия купила в Москве уже после смерти Вертинского.
После возвращения на родину Вертинскому было очень тяжело. Чтобы содержать семью, он ездил по послевоенной России, давал по два концерта в день, выступал в холодных концертных залах, часто простужался. Сталину несколько раз приносили разгромные отзывы на эти концерты – стоило ему сказать слово, и всю нашу семью просто стерли бы в порошок. Но в ответ на очередной нелицеприятный отзыв Сталин сказал: “Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине”. До нас даже дошли слухи, что у Сталина были пластинки Вертинского и он особенно любил слушать песню “В синем и далеком океане”.
В бывшей детской теперь хранятся еще не обрамленные гравюры и эскизы Лидии. При Вертинском здесь стояли две детские кроватки и семейная икона с лампадой. На стене — фотографии Марианны и Анастасии разных лет и работы Лидии.
Жалел ли Вертинский о том, что вернулся? Думаю, нет. Счастьем для него были кабинет, рабочий стол и полный дом гостей. В своих воспоминаниях он написал: “Все двадцать пять лет [эмиграции] мне снился один и тот же сон. Мне снилось, что я наконец возвращаюсь домой и укладываюсь спать на... старый мамин сундук, покрытый грубым деревенским ковром. Неизъяснимое блаженство охватывало меня! Наконец я дома! Вот что всегда значила для меня Родина. Лучше сундук дома, чем пуховая постель на чужбине”. Революционного пафоса в его песнях так и не появилось – он остался декадентом, поэтом Серебряного века. А сундук, с которым мы приехали из Шанхая, до сих пор стоит у меня в прихожей.
Сундук, с которым Вертинские ехали в Россию из Шанхая. На антресолях сохранилось еще несколько таких кофров.
Свежие комментарии